Хорошо, когда летом знаешь, что будет с тобой осенью. Хорошо, когда идешь 1 сентября привычным маршрутом — в школу, в колледж, в университет. Хорошо, когда тебя там ждут друзья.
Плохо, когда за тобой заезжают родители и прямо с уроков везут в эмиграцию — с рюкзаком, набитым учебниками, которые больше никогда не понадобятся. Плохо, когда наравне со взрослыми четверо суток стоишь на Верхнем Ларсе. Плохо, когда не прощаешься с друзьями, а машешь рукой — до завтра! — и знаешь, что завтра уже не придешь, но родители просили молчать.
Мы бежим от войны, тюрьмы, репрессий. Хватаем детей и документы, а иногда и только детей. Потом сидим у психотерапевтов, рассказываем в соцсетях о ПТСР и депрессии, советуем антидепрессанты и меряемся уровнем травмированности. И иногда забываем, что наши дети, которые терпеливо едут за нами, травмированы еще больше. Особенно подростки — те, кто уже начал строить планы на взрослую жизнь. У них дружба на всю жизнь, первая любовь, планы изменить мир, а для начала — собственную страну. И все эти планы летят в тартарары после слов: «Собирайся, мы уезжаем». И 1 сентября для многих из них становится не радостью, а испытанием — в чужой стране, без почвы под ногами. Они будто парят в воздухе, ведь не за что зацепиться. Но именно им придется разгребать всё то, что «деды навоевали», а беспечные родители допустили.
«Новая-Европа» говорила с подростками из России, Украины и Беларуси. Они покинули свои дома и города по разным причинам. Они по-разному переносят эмиграцию. Но одно у них, несомненно, общее: этим ребятам можно доверить будущее.
«Я работал, как Ленин из эмиграции»
Александр, 17 лет, Сочи — Будва
— Моя школа в Сочи — одна из самых крупных и передовых в городе. У нас было школьное самоуправление, но в ужасном состоянии: всё сводилось к тому, чтобы выполнять поручения одного или двух завучей. И это часто всем выходило боком. Однажды у нас были выборы президента, в которых участвовал мой друг. Он попросил меня помочь. Те выборы были ужасно коррумпированными. Один из кандидатов открыто подкупал избирателей. Об этом все знали, был скандал, но в итоге завуч, который всё контролирует, решил оставить того кандидата. Потому что это был человек завуча и с ним удобно было работать. И тогда мы с соратниками решили попытаться изменить ситуацию, нас не устраивал беспредел. Мы работали над этим, наверное, года два. Кстати, потом я тоже был избран президентом самоуправления.
Вообще, самоуправление — это хорошая идея. Это прививает детям с раннего возраста понимание принципов демократии и того, что нужно ходить на выборы, ведь их голос может изменить ситуацию. Но в стране, наоборот, детей учат тому, что их голос ничего не решает. Мы долго пытались что-то изменить, написали Конституцию, и ее даже приняли.
У самоуправления, согласно Конституции, было достаточно много прав, и всё было продумано и отрегулировано. Но в итоге ее никто не соблюдает. Она лежит в архиве и уже, наверное, пылится.
Но у нас дважды прошли свободные прозрачные выборы — парламентские и президентские. Нам удалось организовать их без вбросов. Я уже не мог участвовать в выборах: они были назначены на тот самый день, когда я уезжал из России. Но мой друг, который остался и согласился продолжить наше дело уже без меня, их выиграл. А к концу его президентства прошли выборы в парламент, но спустя неделю парламент распустили завучи. Сказали: это бесполезный орган, мы его распускаем. Еще один мой друг был в счетной комиссии и видел, как завуч пыталась закинуть голоса одного кандидата другому.
Это всё происходило с конца 2021 года до 2023-го. То есть в ситуации полного беспредела в стране. Как ни странно, меня это даже подпитывало: я смотрел на происходящее вокруг и понимал, что на своем маленьком фронте борьбы со злом могу что-то сделать. Сложно было взять и плюнуть на всё.
Разговоры о возможном отъезде в семье, конечно, велись, но скорее гипотетические. А сентябрь 2022 года всех «взбодрил». Когда мы переезжали, то надеялись, что всё это ненадолго. Но этот кошмар затянулся.
Я учился в девятом классе, когда мы переехали в Черногорию. В тот год продолжал учиться дистанционно, ездил домой сдавать экзамены за девятый класс и только потом пошел в новую школу. Кстати, свою борьбу за демократию в школе я тоже дистанционно продолжал. Все мои друзья остались, и я работал с ними, как Ленин из эмиграции. Кстати, даже Конституцию я написал уже в эмиграции.
У меня не было глобальных проблем, но ощущение потери, конечно, было. Мне не хватало живого общения. Весь первый год я вживую взаимодействовал только с родителями и с официантом в кафе.
И когда я поехал в Сочи сдавать экзамены, это было для меня глотком свежего воздуха. Но я вдыхал свежий воздух от общения с друзьями, а вокруг был мрак. Я пошел проведать свой любимый сквер, очень уютный, где я часто любил сидеть, — а там рядом концерт Шамана. Вокруг флаги с «зетками». В очень красивый каменный мост воткнули бетонные блоки с флагами. Возникло ощущение, что мой город осквернили.
Но я бы очень хотел принять участие в восстановлении России. Я вижу себя парламентарием. Парламент — это мое. А тем, кто сейчас уезжает, я посоветовал бы цепляться за окружение со схожими взглядами и за мечту изменить мир и свою страну.
«В Черногории мне сначала было так же страшно, как в Харькове»
Валерия, 16 лет, Харьков — Будва
— Когда началась война, мне было 13. Я должна была идти в школу. 24 февраля меня, как и обычно, разбудила мама. Сказала, что нужно собираться. Ей позвонила знакомая в слезах и говорила: бери мужа, бери Леру, бери котов и уезжай. Тут же загремели взрывы, у нас началась паника, но потом мы как-то успокоились, начали собирать документы, аптечку, необходимые вещи. Собрались — и сидели ждали. Не знали, что делать дальше. У нас нет своей машины, и выехать самостоятельно мы не могли. Мы надеялись, что всё разрешится быстро, но этого не случилось. И только этим летом бабушка увезла меня из Харькова. Родители остались, коты тоже. Папе, как всем мужчинам, нельзя выезжать, мама работает в «ПриватБанке», и ей нельзя работать за границей по его правилам. У котов не сделаны документы. И бабушка сказала: «Давайте я хоть Леру из этого кошмара увезу».
Самое страшное воспоминание войны — это когда нас обильно посыпали «Градами». Я живу в старом районе, совсем небольшом. У нас есть свой участок, и мы там всей семьей работали. В тот момент мы с мамой были дома, а папа с бабушкой — в саду. Вдруг затрясся весь дом, к нам прилетели осколки, люди в нашем районе погибли. Это было очень страшно. И еще помню, как над нами низко-низко летали самолеты, и мы бежали к соседям снизу, на первый этаж. Мы живем в старом двухэтажном доме, еще в советские времена построенном, и он не слишком прочный. Мы сидели у соседей на первом этаже, выключив свет, и слушали, как над нашим домом летают самолеты, а неподалеку что-то взрывается. Это было очень страшно.
Валерия: «Тут лето, туристы, фейерверки и петарды каждый вечер. Я дергалась всё время». Иллюстрация: «Новая газета Европа»
Здесь, конечно, безопасно, но за два с половиной года моя психика уже сформировалась для войны, и я пугалась каждого громкого звука. А тут лето, туристы, фейерверки и петарды каждый вечер. Я дергалась всё время. Мы сначала жили в Херцег-Нови, и там всё время летали самолеты. Мне было первое время так же страшно, как в Харькове. Сейчас я уже, кажется, успокоилась. Мы переехали в Будву, бабушка работает в отеле, и нам предоставили служебное жилье.
Мне было очень страшно бросать семью и друзей. Я понимала, что здесь другое общество, другой язык, меня могут не понимать. Я очень скучаю по своей семье.
Я боюсь идти в местную школу, потому что не знаю языка. Новые люди, новая среда, и я не знаю, как мне общаться. Как я буду понимать на уроках то, что говорят учителя, как меня вообще воспримут в классе — я очень боюсь негатива в мою сторону.
Мы знаем, что бывает подростковая жестокость, и мне страшно.
Я не знаю, вернусь ли в Украину. Я не знаю, что будет после войны. Иногда мне кажется, что будет тоже страшно: разруха в экономике, вернувшиеся с войны травмированные люди, преступность, которая, несомненно, вырастет. Но всё равно Харьков — это мой дом.
«Страшно в мире, где каждый прохожий может оказаться врагом»
Анна, 19 лет, Харьков — Санкт-Петербург — Подгорица
— Я родилась в Луганской области, потом мы жили в Харькове. А в 2015 году моя мама вышла замуж за россиянина, и мы переехали в Россию. В 2021 году я окончила школу в Санкт-Петербурге. Сдала ЕГЭ на 299 баллов из 300 и поступила на бюджетное отделение на лечебный факультет. Я знала твердо, что хочу быть врачом и учиться именно в Питере. Поэтому мы и переехали в моем десятом классе из Московской области в Санкт-Петербург. С момента моего поступления и до полномасштабного вторжения прошло полгода. Сначала всё было замечательно. А потом случился февраль, и учиться мне стало очень тяжело. Я, конечно, сдавала коллоквиумы, но мне было плохо.
Анна, 19 лет, Харьков — Санкт-Петербург — Подгорица. Фото: личный архив
Тем не менее я окончила первый курс, а на втором проучилась буквально месяц, и мы стали собираться в дорогу. До вторжения, когда я знакомилась с новыми людьми и говорила, что украинка, всё было потрясающе, а люди добры. После февраля мне стало иногда страшно говорить, что я украинка. И до сих я не всем об этом рассказываю. Мои друзья поддерживали меня и спрашивали, как дела у моих родных, которые живут в Украине. А с некоторыми мне пришлось попрощаться. Они говорили, что война — это круто, так и надо, и сразу умирали для меня. И еще мне было неприятно заходить в метро и видеть букву Z.
Страшно жить в мире, где каждый прохожий может оказаться твоим врагом. Большая часть общества, мне кажется, придерживается всё-таки антивоенной позиции, но, возможно, я просто живу в своем мыльном пузыре и так думаю.
Мне было очень жаль бросать учебу, к которой я шла сознательно несколько лет, будучи уверена в правильности своего выбора. Я не знала, смогу ли я поступить в медицинский в другой стране. Но чем больше времени проходило, тем отчетливее я понимала, что перспективы будущего в России становятся всё хуже. А еще очень давило то, что вокруг люди, поддерживающие войну. И то, что моя семья страдает в Украине, а я нахожусь в России. Мои бабушки и дедушки — в Луганской области. Эта территория не входила в ЛНР до 2022 года, а теперь оккупирована.
Анна: «И я решила освоить черногорский. Долго и упорно учила язык, поскольку понимала, что без него ничего не получится». Иллюстрация: «Новая газета Европа»
Еще до февраля мои родители очень любили вечером лечь на диван и смотреть видео про Черногорию. Мы думали о путешествии туда — когда-нибудь в далеком будущем. Туда мы и поехали. Мне было очень страшно отчисляться, потому что я вообще не была уверена в том, что мы сможем пересечь границу. И вот мы добрались до Черногории. У меня брошенный второй курс медицинского, я в чужой стране, чей язык не знаю. И я решила освоить черногорский. Долго и упорно учила язык, поскольку понимала, что без него ничего не получится. Потом купила местные школьные учебники по химии и биологии, чтобы выучить терминологию. А потом решила всё-таки попытаться сдать экзамены. Не делала на это больших ставок, но всё-таки в прошлом году поступила. И теперь иду на второй курс медицинского факультета в Подгорице.
Общение на черногорском мне дается намного труднее, конечно. В какой-то момент я поймала себя на том, что мне не хватает «Пятерочки», где можно на кассе без напряжения перекинуться несколькими словами с кассиром. И учиться мне сложнее, чем моим одногруппникам. У нас очень большие объемы, нужно много учить, но они хотя бы учат на своем языке, а я еще мысленно перевожу. Но ребята оказались потрясающими людьми. И преподаватели тоже всегда готовы помочь, повторить, разъяснить.
Мне не хватает разговоров ночью под звездами на родном языке. Я недавно ходила на концерт российских артистов, приехавших в Черногорию. Вокруг были русскоязычные, и это оказалось так странно — осознавать, что к любому можно подойти и поговорить.
«Ощущение бездомности — это очень тяжело»
Антонина, 16 лет, Минск — Варшава
— У нас большая семья: мама, папа и семеро детей. В марте папу посадили на 13 суток. Потом он не вышел из тюрьмы — дали новый административный арест. Мы не знали, что там у папы происходит. Но мама говорила, что папу могут посадить надолго, и в таком случае нам придется уехать. Потому что маму тоже могут посадить, и тогда мы попадем в детдом. У нас был обыск, маму вызывали на допросы и угрожали, что посадят. У нее тогда забрали телефон и, кстати, так и не вернули. К тому моменту, когда у папы заканчивался второй срок, мы уже собирались. Понимали, что в любом случае придется уезжать.
Антонина, Минск-Варшава. Фото: личный архив
Мы уезжали тайно. Никого не посвящали, ни с кем не прощались, документы из школ не забирали. Больше всего я переживала, что расстаюсь с бабушкой и что собаку придется оставить. Мы ехали без документов и не знали, примут ли нас куда-нибудь, смогу ли я получить какое-то образование. Но на лето я сразу стала искать в Варшаве подработки. Сначала работала няней, потом — в клининговой компании, а сейчас работаю в одной семье помощницей по хозяйству.
В Беларуси я училась в Смиловичском аграрном колледже, специальность — ветеринарная медицина. А сейчас я точно не знаю, где буду учиться. Нужно что-то решать, но это очень трудный выбор.
Мне очень жаль, что я не смогла учиться дальше и хотя бы окончить первый курс колледжа. Только-только мы нашли общий язык с одногруппниками — пришлось уезжать. А теперь придется знакомиться и искать общий язык с новыми людьми. Конечно, это пугает.
Ощущение бездомности — это очень тяжело. Особенно для большой семьи. Приходится ютиться вместе во временном жилье, с полным отсутствием личного пространства. Пока меня именно это тяготит больше всего. И еще есть страх того, что нас будут недолюбливать, потому что мы чужие. Зато есть ощущение безопасности: уже никого не арестуют. Наш приоритет сейчас — найти жилье в долгосрочную аренду. Конечно, такой большой семье это непросто. Даже Варшава может оказаться не конечным пунктом. Возможно, мы уедем в другой польский город. Конечно, я бы хотела вернуться в Беларусь. Но если ситуация не изменится — значит, придется жить вдали.
Но я знаю, что мы справимся. Мы можем молиться и знаем, что Бог о нас позаботится. Он нас любит и поможет. Это придает сил и уверенности.
«Хочу найти церковь, в которую впишусь»
Богдан, брат Антонины, 18 лет, Минск — Варшава
— Для меня отъезд не стал большой неожиданностью. Мама нас постепенно готовила к тому, что, вероятнее всего, нам придется уезжать. Но куда именно ехать — это мы решали в последний момент. Я вообще не строил планов на ближайшее будущее, собирался идти в армию на срочную службу. У меня был другой план — стать известным блогером и зарабатывать на этом. Целый год я шел к этому, развивал соцсети. Блог тематический, спортивный. У меня сейчас 200 тысяч подписчиков в тиктоке, я собираюсь переходить на ютуб. И знаете, мне кажется, что в Польше это будет сделать даже проще. Но для этого придется сначала выучить польский язык.
Богдан, брат Антонины. Фото: личный архив
Но к отъезду мы готовились скорее морально. А решение было принято мгновенно, и через два дня мы уехали. Я не успел ни с кем попрощаться, мы решили, что так будет лучше: никто никому не скажет ничего лишнего. Мы боялись, что иначе нам не дадут выехать из страны. Уезжали со слезами на глазах. Оставлять любимую страну было очень больно. Был большой стресс, но семья была рядом. Папе я верю, и это уменьшало «напряг».
А потом мы приехали в Польшу, и нам очень помогла местная церковь. Тогда и напряжение спало. Я начал искать подработку и удивился. В Беларуси я упахивался, но больше тысячи рублей (275 евро. — Прим. ред.) в месяц заработать не мог. А здесь я вчера заработал за день 520 злотых (120 евро. — Прим. ред.).
И новые друзья у меня уже появились — я человек дружелюбный. А со старыми друзьями я общаюсь онлайн. Единственное, чего я здесь еще не нашел, — это церковь. У нас есть неподалеку украинская церковь. Но там нет такого вайба, такого чувства, что эта церковь — семья.
В Минске я был лидером подросткового служения в нашей церкви. И могу сказать, что служить — это очень полезно и для себя, и для окружающих. И тебя прокачивают, и ты делаешь добро остальным. Я очень хочу найти церковь, в которую вот прямо впишусь.
«То, что случилось с моей школой, и есть самая большая потеря»
Михаил, 18 лет, Воронеж — Будва
— Я знал, что буду поступать в Воронежский государственный университет. Даже знал кафедру, на которой буду учиться, — радиоэлектроники. И тех, с кем, скорее всего, буду учиться. Я со средних классов знаком с преподавателем этой кафедры. Он у нас в кружке на станции юных техников вел радиотехнику. И я думал: где же мое место, если не здесь?
Михаил, 18 лет, Воронеж — Будва. Фото: личный архив
После февраля 2022 года было не только страшно, но и неприятно находиться в месте, где такое может происходить. Отъезд — не мое решение, и мне сложно выразить не свою мотивацию. Но неприятие ситуации было у всей семьи. Резкий, спонтанный отъезд произошел после объявления мобилизации. Родители всё решили за несколько дней. Про Черногорию мы практически ничего не знали, если не считать нескольких картинок в интернете. Понимали только, что там должно быть красиво.
Отец уехал первым, а я еще некоторое время учился в десятом классе. Мне было всё равно, куда придется ехать, потому что я в принципе довольно поверхностно интересовался эмигрантской жизнью, поскольку не готовился уезжать, и для меня не было большой разницы между отъездом в Черногорию, Италию, Испанию или США. Я не боялся конкретной страны или неудобств на новом месте, хотя мне было очень скверно от того, что придется многое бросить. Но я смотрел на то, что происходит с моей школой, с настроениями и событиями. Когда наши педагоги начали навязывать ученикам то, что должны были по новым регламентам, у меня возникло ощущение потери. Потери моей школы. Это худшее, что происходило среди близких мне людей.
Первый год после переезда я не очень понимал, что я вообще здесь делаю. Но потом понял, что, возможно, ничего не потерял: когда я спрашиваю старых знакомых о том, что происходит в тех местах, где я жил и строил планы в России, то осознаю, что от этих мест уже практически ничего не осталось.
У нас была компания в гаражах — мы собирали мотоциклы.
И еще до войны мои друзья из этой компании собирались пойти в армию и хотели погрузиться в эту милитаристскую атмосферу. Я не был удивлен, когда они поддержали войну. И не удивлюсь, если узнаю, что кто-то из них окажется в качестве срочника или контрактника на линии фронта.
Михаил: «То, что случилось с моей школой, и есть самая большая потеря». Иллюстрация: «Новая газета Европа»
Я не знаю, что с ними происходит сейчас и произойдет потом, и не хочу этого знать. Мне не о чем с ними говорить. Нас объединяло лишь хобби. Но у меня были и более близкие друзья, с которыми я продолжаю общаться. Некоторые из них тоже собираются уезжать. Так что ничья позиция не стала для меня неожиданностью.
Мы уезжали осенью, на машине с кучей вещей. Приехали в Подгорицу, учебный год в разгаре, и десятый класс я, можно сказать, просидел дома. Мне было одиноко. В Подгорице русскоязычной диаспоры практически не было. Я потерял круг общения и решил заняться делом — начал вести свой сервис по ремонту техники. У меня появилась клиентура, я, можно сказать, обжился. И когда в прошлом году мы переехали из Подгорицы в Будву, где я поступил на международную программу в «Адриатик колледж», я был удивлен количеству русскоговорящих: в Подгорице у меня было двое знакомых из России и достаточно редкие русскоговорящие клиенты. И после первого года обучения здесь я перестал жалеть об утраченном круге общения в России.
Недавно я записал на листе бумаги, что должно произойти в России, чтобы я туда вернулся. Прямо скажу, этот список выглядит нереалистично. Так что возвращение мне видится слабо возможным.
«Мой велосипед так и остался в школе»
Роман, 17 лет, Минск — Вроцлав
— Мой велосипед так и остался в школе. Фразу, которую произнес мой отец по телефону, я запомню навсегда, хотя он просто сказал: «Я сейчас за тобой заеду». Он же знал, что я езжу в школу на велосипеде, и если звонит и говорит: «Я за тобой заеду», — значит, всё. Я прекрасно понимал, что однажды наверняка придет день, когда придется уезжать из Беларуси. Но не знал, когда именно это случится.
Роман, 17 лет, Минск — Вроцлав. Фото: личный архив
Мой последний день в Минске — одно из самых ярких воспоминаний в моей жизни. Это был последний день мая 2021 года. То есть последний школьный день. Я окончил восьмой класс. Уже закончились занятия, уже прошла линейка, и мы просто сидели — ученики разных классов — разговаривали и просто веселились. Впереди было целое лето, вокруг друзья. Но когда позвонил отец, я сразу всё понял. Этот звонок много чего поменял — и в моих планах, и вообще в «состоянии головы». Причем поменял к худшему. У меня был план в тот день признаться одной девушке из моего класса. Но я не успел. Нам пришлось бежать. А мой велосипед так и остался в школе.
Роман: «Мой велосипед так и остался в школе». Иллюстрация: «Новая газета Европа»
В то лето между восьмым и девятым классами нам пришлось проехать несколько стран, и бывало, что прямо во время дороги у нас менялся маршрут. Изначально мы планировали остаться в Португалии. Мы туда приехали на мой день рождения, проехав через всю южную Европу, и там пытались разобраться, где будем жить, учиться, работать. Но потом у нас снова поменялись планы. Нам нужна была защита — мы не релоканты, мы беженцы, отцу грозил арест, и мы чудом успели уехать. 1 сентября я не пошел в школу: в этот день мы были в Чехии у родственников и думали, что делать дальше. В итоге мы решили ехать в Польшу. Вся семья была в стрессе, но мы старались поддерживать друг друга.
Страшнее всего для меня были потеря связи с друзьями и осознание того, что мне теперь нужно знакомиться с новыми людьми. На тот момент у меня были проблемы с этим.
Мне было трудно найти себя в новом месте, но спустя какое-то время я всё-таки нашел замечательных людей, которые меня поддерживают. И после общения с ними, после привыкания я понял, что всё не так уж и плохо. Хотя одно время я даже думал о том, чтобы дождаться совершеннолетия и приехать в Беларусь, жить там самостоятельно. Теперь я понимаю, что это не лучшая идея. Но то ощущение во время наших скитаний, будто я повис в воздухе, я буду помнить всегда.
Делайте «Новую» вместе с нами!
В России введена военная цензура. Независимая журналистика под запретом. В этих условиях делать расследования из России и о России становится не просто сложнее, но и опаснее. Но мы продолжаем работу, потому что знаем, что наши читатели остаются свободными людьми. «Новая газета Европа» отчитывается только перед вами и зависит только от вас. Помогите нам оставаться антидотом от диктатуры — поддержите нас деньгами.
Нажимая кнопку «Поддержать», вы соглашаетесь с правилами обработки персональных данных.
Если вы захотите отписаться от регулярного пожертвования, напишите нам на почту: [email protected]
Если вы находитесь в России или имеете российское гражданство и собираетесь посещать страну, законы запрещают вам делать пожертвования «Новой-Европа».
