«Мы с Робертом (имеется в виду Роберт Уинтемют — профессор права в Королевском колледже Лондона) оказались лицом к лицу с дюжиной головорезов. Главарь банды прижал Роберта к машине и закричал: «Убирайтесь из России, ебаные пидоры!» Я также подвергся подобным оскорблениям, затем в меня полетели яйца и картофель, которые вполне могли быть кирпичами или бутылками. Полиция, находившаяся в трех метрах от меня, просто смотрела на это. За ними следовала толпа беззубых старых бабушек (кто-то сказал, что им заплатили по несколько сотен рублей за выход на митинг), которые опрыскивали нас «святой водой» из пластиковых бутылок, выкрикивая: «Москва не Содом»», — вспоминал позже Холланд на страницах журнала «New Humanist».

«Я приезжал в Москву на «прайды» каждый год. Мы выходили на марш под лозунгом «Равные права без компромиссов». Нашими требованиями были: свобода собраний, абсолютное равенство, гражданские права для всех. И каждый раз нам отказывали в проведении акций, нарушая российское законодательство, поэтому приходилось выходить на улицу несанкционированно.

Мы пытались показать российскому обществу, в том числе его либеральной и продвинутой части, что права ЛГБТ — это не про секс, не про постель, а про гражданские права. Ясно, что нам предстояли долгий путь и большая дискуссия. Против нас выступали не только власть, но и правые радикалы, гомофобы всех мастей, «фашиствующие элементы», которые использовали прайд для насилия и нападения. С ними приходилось часто сталкиваться в автозаках и московских ОВД. Для них мы были «гомосеками». Обычно мы использовали [наши совместные] задержания, чтобы объяснять им: «стать геем» невозможно, потому что сексуальную ориентацию не выбирают, как идеологию или убеждения, гомосексуалами рождаются, это биологическая данность. Вот так сидели в ОВД и перекрикивались. Пытались достучаться, пробиться через ненависть.

Однажды я поговорил с каким-то чином из полиции, который мне прямо сказал: «Если будете выходить на свои акции, то мы просто отойдем в сторону, и вас порвут на части». Мысль, что он получает зарплату за то, чтобы обеспечивать безопасность людей, не приходила ему в голову. Так и проходили эти шествия. На небольшую группу активистов, человек двадцать, сначала кидались радикалы, православные, гопники и фашисты, а потом и ОМОН. Задержанных били и забирали в отделение. Гопников обычно отпускали, их дела в суд не попадали. Но, удивительное дело, с годами гомофобных активистов становилось все меньше. Рушился миф о «слабых» гомосексуалах. Было все яснее, что нас не запугать, и насилие стало сходить на нет. Зато функцию погрома взяло на себя государство.

В 2009 году в Москве состоялся так называемый «Славянский гей-прайд», который мне хорошо запомнился. К нам тогда приехали ребята из Беларуси, человек 15–20, под руководством активиста Сергея Андросенко. Мы замаскировали акцию под свадьбу. Коля Алексеев оделся «женихом», а «невестой» была транс-персона из Беларуси. Не ради карнавала, разумеется, — театральный формат был необходим для конспирации.

Мы сняли автобус и отправились на Воробьевы горы. Весь район был оцеплен (вероятно, полиция ожидала, что активисты все-таки попытаются провести запланированную акцию — прим. ред.), и мы, конечно, не доехали: прямо на подъезде к Воробьевым горам нас остановили. Водитель автобуса говорит: «Свадьба, молодоженов везу», — а менты отвечают: «Какая же это свадьба?» — и вызывают подкрепление. Мы быстро вышли из автобуса и побежали на аллею перед МГУ. Там подняли радужные флаги, стали скандировать традиционные лозунги прайда. Пресса успела появиться до задержаний, а потом и ОМОН подтянулся. Нас сразу же свинтили, потащили в автозаки. На известной фотографии видно, как Алексеева в свадебном костюме омоновцы тащат за руки и ноги. Меня тоже подхватил боец ОМОНа и, пока мы бежали к автобусу, всё спрашивал: чего, мол, тебе дома не сидится? В общем, по удачному сценарию, массовости и ярким впечатлениям, пожалуй, это была одна из самых удачных акций.

Если бы власть в то время, в 2012–2014 годах, не начала использовать гомофобную политику как способ мобилизации путинского электората вокруг идеи «внутреннего врага», мы бы лучше справились со своей задачей. Но у режима в период политического кризиса были другие цели — найти внутреннего врага, поэтому российское ЛГБТ-сообщество объявили «экстремистами» и «агентами западного влияния». Вряд ли это был запрос самого общества. В годы прайда активно шел диалог между ЛГБТ и оппозицией, гей-активистами и разумной частью «большинства». Да, это был неравный диалог, нас могли услышать не все, но со временем журналисты, правозащитники и оппозиция, активная часть общества приняли идею о том, что ЛГБТ-права являются неотъемлемой частью прав человека. В целом первый шаг был сделан».

«Читают эти новости [о гей-парадах] и геи с лесбиянками. Читают и думают, что ЛГБТ-активисты — это в край еб@нутые люди, которые не хотят помочь своим братьям и сестрам по ориентации, а жаждут одеться в карнавальные костюмы и ходить строем по российским улицам. Да что говорить, многие ЛГБТ-активисты сталкивались с тем, что «рядовые» геи и лесбинки боятся их как огня, искренне думая, что интересуют их только прайды», — писал Беспалов.

«Я целиком поддерживал правозащитные мотивы Алексеева. В проекте Московского прайда для меня была важна политическая борьба моего сообщества за гражданские права. Возможно, кому-то он казался конфликтным человеком, кто-то называл его провокатором. Помню, правозащитник Игорь Кочетков из «российской ЛГБТ-сети» обвинял его в том, что после всех этих акций Алексеев уедет за границу (Николай Алексеев — гражданин Швейцарии с 2016 года — прим. ред.), а молодые люди где-нибудь в провинции пострадают, потому что наши «безумные акции», по его словам, вызовут волну гомофобии. Но активисты в гомофобном государстве не могут руководствоваться этой логикой, иначе придется годами сидеть «под плинтусом». Активизму нечего делать в подполье. В итоге многие противники прайда изменили свою позицию и сами участвовали в уличных акциях. И этот путь люди проходят везде, в том числе на Западе. Времена российского Харви Милка еще впереди. Но здорово, что мы начали это в нулевые.

К Николаю Алексееву и московскому прайду всегда была масса претензий, как со стороны самого гей-сообщества, так и со стороны его врагов. Многим хотелось ездить в Европу и веселиться на прайд-карнавалах, они не понимали, что на родине право на праздник надо заслужить, проходя через активизм, сопротивление, активную работу со СМИ. Алексеев был прекрасным организатором. Мы выходили там, где могли пройти хотя бы несколько сотен метров, чтобы высказать позицию публично, и это была абсолютно правильная тактика. Вместе с тем, Алексеев умел отстаивать наши права в суде и на теледебатах. Он был хорошим оратором.

Другое дело, что организатор Московского прайда оказался «имперцем», но что поделаешь? Аннексия Крыма во многом расколола гей-сообщество в России. В 2014 году я говорил Алексееву, что активист и правозащитник по определению не может поддерживать нарушение международного права. Но для него Крым был, так сказать, «бриллиантом в короне Российской империи». После этого мы перестали общаться. Я бы сказал, что проект московского прайда не выдержал испытания «российским имперством», но он снова будет востребована в будущем, как часть демократических перемен в России, которые неизбежны», — рассказал Александр Хоц.

«До 2002 года власть вообще проблему [отсутствия] прав ЛГБТ не хотела замечать. Но после государство взяло эту тему на вооружение для продвижения традиционных ценностей, мобилизации своих сторонников и противостояния Западу. Здесь все случилось согласно словам Ганди: сначала вас не замечают, потом над вами смеются, потом с вами начинают бороться, а потом вы побеждаете. Отмены знаменитой статьи за мужеложество было недостаточнно, и в 2000-х годах борьба началась с того, что люди потребовали уважения к себе. Чтобы с нами разговаривали как с равными. Хотя бы перестали называть в прессе «пидорасами», что до конца 1990-х было обычным делом. Если речь идет о каких-то конкретных инициативах и законах, то с вами не обязательно должны сразу соглашаться, но с вами должны разговаривать как с равноправным оппонентом и собеседником, а не объявлять больным или преступником.

Вот мой любимый пример: в 2013 году впервые начали обсуждать закон о запрете «гей-пропаганды». Шли слушания, и мы просили нас пригласить на них, но этого не случилось. Тогда кто-то из журналистов спросил: «А почему не позвали ЛГБТ-активистов?» — на что кто-то из депутатов ответил: «Мы же не зовем террористов на обсуждение антитеррористического законодательства!»

Движение за права ЛГБТ в России тогда (в 2000-е) только зарождалось, поэтому внутри него шла дискуссия, и она была полезна. Смысл нашего спора состоял в выборе стратегии. Алексеев и его коллеги говорили, что можно довольно быстро достичь видимых результатов (легализация однополых браков, запрет дискриминации) с помощью таких ярких выступлений и прямого давления на российские власти через международные институции, включая ЕСПЧ. Наша позиция заключалась в том, что быстро ничего не произойдет. Необходима долгая работа: нужно создать организации, которые могли бы взаимодействовать с обществом и государством, а не просто проводить какие-то скандальные акции. Как часто бывает в таких стратегических дискуссиях, обе стороны оказались правы. С одной стороны, мы увидели, что российские власти не готовы быстро менять свою политику по отношению к ЛГБТ, но и такие публичные акции оказались полезны. От нас перестали просто отмахиваться.

Когда я критиковал Алексеева, то имел в виду, что недостаточно сделать громкую акцию. За ней должны следовать какие-то конкретные предложения и повседневная работа. Именно для этого мы и создавали правозащитные организации, которые могли бы поддержать ЛГБТ-сообщество, оказать необходимую помощь активистам. Нам это удалось. Сегодня есть проекты, которые работают в России и за рубежом, помогают людям защитить себя. Например, бежать с Северного Кавказа, где им грозит гибель. В свою очередь громкие акции Алексеева действительно привлекли внимание общества к существованию ЛГБТ-людей в России. Я не могу сказать, что сами по себе они решили какие-то проблемы, но благодаря Николаю Алексееву и его команде у нас есть ряд решений ЕСПЧ, в которых сформулирована правовая позиция по поводу того, что представители ЛГБТ имеют такое же право свободно собираться, имеют право на признание их семейного статуса. Эти решения сегодня являются весомыми аргументами, которые можно использовать, и мы будем их использовать, в том числе в "прекрасной России будущего"».

По мнению нашего собеседника, несмотря на то, что ЛГБТ в России под запретом, защита прав сексуальных меньшинств заняла свое место в политической повестке России и теперь неразрывно связана с борьбой за общечеловеческие права. Правозащитник считает, что Кремль не сможет полностью подчинить общественное мнение своей воле, поскольку за последние двадцать лет общество сильно изменилось: «Не уверен, что нынешняя политика государства приведет к росту бытовой гомофобии. Я могу ошибаться, но я не вижу каких-то явных признаков этого. Дело в том, что за последние 20 лет нам удалось изменить общество, но не государство. Большинство молодых людей (18–25 лет) спокойно относится к тому, что у кого-то может быть другая сексуальная ориентация или гендерная идентичность. Раньше провластные социологи очень любили показывать цифры в духе «60% опрошенных считают, что геи опасны», а теперь они такие опросы не проводят. Казалось бы, почему не провести? Не показать граду и миру, как у нас народ поддерживает политику власти? Летом 2022 года были опубликованы результаты последнего такого исследования. Результаты эти были очень интересными: большинство (56%) опрошенных заявили, что сексуальную ориентацию невозможно изменить с помощью пропаганды или политического влияния («с помощью внешнего влияния» в оригинальной формулировке — прим. ред.). Еще 86% сказали, что не сталкивались с пропагандой нетрадиционных сексуальных отношений, а 51% считает сексуальную ориентацию биологически обусловленным паттерном. Это ровно то, что мы объясняли российскому обществу на протяжении двадцати лет, и вот российское общество с нами согласилось».